Михаил Брюханов

ЕВА

Говорят, Бог создал мир за шесть дней.

Возможно, это действительно так ведь Он всемогущ и время над Ним не властно. Суть, однако, в том, что до Творения солнца, конечно же, не существовало, и считать дни тогда было нелегко (да и некому). Как бы то ни было, за шесть ли дней, или за миллион лет, но наш мир был создан.

С первыми лучами первого рассвета великая радость открылась взору Творца. Его творение было прекрасно, как огонь Его духа, и Он понял, что великий труд Его, согретый не холодными велениями разума, а неясными порывами души, удался. В Мире было все, и все в Мире было прекрасно: исполинские деревья, дающие приют неведомым птицам, благоухающие зеленые кустарники и травы, в которых сновали неведомые звери, хрустальные воды, наполняющие озера или сбегающие быстрыми реками в моря, полные неведомых рыб. И все это было одним, огромным (и т.д.)

Радостью наполнилось сердце Творца, и Он понял, что Его предназначение выполнено. И целый день был праздник праздник начала новой жизни.

Однако праздновал Он один, ибо осознание радости было недоступно Его безымянным творениям. Когда Он ощущал ликование, мир преображался, становился прекраснее, чище однако не было никого, кто мог бы вобрать в себя эту чистоту и восхититься ею, почувствовать красоту и единство мира.

И тогда Он загрустил, и вместе с Ним загрустил и весь мир.

Никто не знает, как долго это длилось. Все оставалось по-прежнему, солнце вставало и садилось, отмеряя печальные дни, но некому было считать его восходы. А Господь, усталый после Творения, размышлял, постигая суть красоты. Он задумал создать Хозяина для своего мира, который, живя в нем, будучи неотъемлемой его частью, имел бы силу понять его и насладиться им. Он должен был стать самым совершенным в мире существом. Бог лепил Адама долго, стараясь сделать его самым прекрасным и чистым из всего, что жило; и чем дольше длился его труд, тем больше Адам напоминал самого Бога. И это было хорошо, потому что даму надлежало принять часть божественной силы.

Через несколько дней, а может, через тысячу лет, Адам был рожден. Мир обрел своего Хозяина.

С первым рассветом мир предстал перед Адамом прекраснейшим садом, живым, свежим и манящим, и юное сердце Адама наполнилось радостью и любовью. До заката он ребенком веселился в этом саду, полный пьянящего ощущения огромной и сложной жизни вокруг; а после захода солнца к нему явился Господь, и они говорили всю ночь. Это была упоительная ночь для обоих: Адам, с благоговением в сердце, внимал речи Отца, и чудо мира наполняло его; Господь, с мягкой улыбкой смотря на сына своего, рассказывал об устройстве Мира, и словно бы заново переживал радость Творения. К рассвету Бог покинул Адама, и он заснул, чтобы к полудню начать возделывать свой огромный сад.

Работы предстояло немало: радостный, живой хаос вокруг требовал порядка, требовал имен. И Адам шел по нему, даря имена каждому живому существу, от огромных зверей, до ничтожнейшей былинки, и постепенно Мир запечатлевался в уме Адама и начинал жить сообразно его мыслям. Это было непросто: поначалу размер и сложность Мира пугали его, и он засыпал в мучениях; но во сне к нему являлся Господь и утешал его, напоминая об их ночной беседе. Тогда Адам просыпался просветленный, и незамутненный рассудок его вновь был готов блюсти порядок в Мире. Так продолжалось долго, и, хотя Адам не старел, усталость его росла вместе с мудростью, и когда последний секрет Мира был ему открыт, он приказал солнцу остановиться и заснул. Жизнь замерла.

Однако, на этот раз это не был полный кошмаров сон испуганного человека; это был спокойный сон Хозяина мира, и Господь не мешал ему, и не беспокоил его радостных сновидений. Остановившись, все живое отдыхало и привыкало к новому порядку, так что когда (рано или поздно) Адам проснулся, Мир с радостью подчинился его новому порядку. И тогда, ощущая себя полновластным хозяином, Адам окинул взглядом просторы Мира и заскучал.

Он был один. У него был весь мир, но мир был слеп, нем и послушен; у него был Бог, но Бог был велик и таинственен в своем величии+И не был никого, равного Адаму, никого, кто любил бы его понятной, человеческой любовью. Тоска по этой любви еще не созрела в душе Адама, он почти не осознавал ее и ничем не выдавал своей грусти, но Бог читал в душе его как в открытой книге и знал, к чему может привести Адама одиночество. У Мира не может быть один Хозяин, и Бог подарил ему Хозяйку.

Это произошло ночью, когда Адам спал, и в этот раз пробуждение было самым сладостным за всю его долгую жизнь. Еще во сне ощутил он чье-то прикосновение, теплое и нежное кто-то незнакомый, но родной ему ласкал его тело, и упоение сном не давало Адаму сил пробудиться; однако когда чужие губы коснулись его губ, пелена сна разорвалась и сказка слилась с реальностью. Адам обрел свою женщину.

Вот Она плоть от плоти твоей , шепнул ему Бог, и счастье Адамово не знало границ. Она была прекрасна, бела и чиста, и восхищение перед ней на миг затмило в нем восхищение Миром. Их любовь была первой любовью на свете, и она вобрала в себя весь пыл человеческой души. Никто не знает, задумывал ли Бог женщину с самого начала, или нет, но с ее появлением в Мире родилось нечто настолько прекрасное и совершенное, что удивился сам Бог. Нет, сама по себе она была лишь человеком, еще одним созданием в Мире; но вместе с ней родилась любовь, которой еще не бывало. Любовь человека к человеку.

Женщина была единственным существом в мире, которому Адам не придумывал имени. Он просто спросил, как ее зовут, и она ответила: Ева . Потом он показывал ей свой мир нет, теперь это был их мир и она была восхищена им так же, как когда-то Адам; и вместе с тем ее восхищение было иным, она видела в тех же вещах иной смысл, и они учились видеть глазами друг друга, захлебываясь от нежности, потому что в двух парах глаз Мир стал еще прекраснее. Они много говорили, больше, чем когда-то Адам с Богом, потому что они понимали друг друга, и радость от слов была вдвое больше. Они любили друг друга ночами не так, как сейчас, торопливо и пошло; у них в запасе была вечность, и солнце замедляло свой бег, оттягивая момент рассвета, дабы они сполна насладились друг другом.

Но нежность их была ненасытна, и ночи тогда были много длиннее, чем дни. Постепенно они привыкали друг к другу. Огонь, охвативший их души, не сжег их, а согрел, и, переродившись в нем, они оба теперь были слегка иными. Но они не могли меняться вечно, потому что их упоение друг другом, нарастая, достигло того пика, который только и мог принять человеческий дух. Все это время Бог с удивлением следил за ними; не показывая своего присутствия, он отмечал происходившие в них изменения и понимал, что даже перед ним раскрыты не все тайны его же Мира. Это вновь рождало в нем жажду творения, и новые планы стали созревать в нем.

Когда и Адам, и Ева наполнились любовью до предела, Бог снова явился им обоим и говорил с ними, вновь с удивлением замечая, насколько они изменили друг друга. Они стали красивее и мудрее; время не только не состарило их, но омолодило даже: они все еще были веселы, как младенцы, и безрассудны, и бесстрашны да и чего они могли бояться в своем мире? Друг у друга они научились чувствовать глубже, и это чувство, сливаясь с миром, изменяло его, делало лучше, уютнее и чище. Если и была раньше в мире грусть, то любовь первых людей превратила ее в радость. И этой радости дОлжно было множиться, потому что так хотел Бог.

Однако, тот день, когда Бог наконец явился людям, изменил все. Уже был вечер, когда в окутавшем Адама и Еву сладко-уютном полумраке возник Господь и обратился к ним обоим. Его речь была подобна музыке, согревающей и таинственной; глубочайшая мудрость была сокрыта в ней, и Господь щедро делился ею с людьми. И Адам впитывал эту мудрость всей душой, на время забыв обо всем о Мире, о любви, о себе самом (даже?). Но Ева, едва понимая божественную музыку, не в силах оторвать взгляд от неподвижной, безумно красивой в этом полузабытьи фигуры Адама, вдруг осознала, насколько отличается от него, ей вдруг открылось, что он может, любя ее, забывать и не думать о ней, и в этом его сила; она же, любя его, ни на минуту не может перестать видеть его образ, и в этом ее счастье и ее слабость.Неистовая нежность захлестнула ее тогда, и она прикоснулась губами к его губам, ожидая такую же нежность в ответ; но поцелуй получился мимолетный, губы Адама приоткрылись навстречу ее губам, но голова отдернулась, словно говоря: Не время! и Ева покорилась этому, чувствуя, однако, что какое-то новое чувство, новый огонь поселился в ее душе.

Конечно, она любила Бога; и ревность, и чувство обиды были еще неведомы ее душе, и этот новый огонь не заставил ее отвернуться от Создателя; однако, она было плотью от плоти Адамовой, и потому любила человека гораздо больше. Вскоре она сама перестала себя понимать: Адам чувствовал в ней этот новый огонь и пытался его погасить, но она, внутренне желая этого, противилась ему и убегала. Ночью любовь приводила ее обратно, но осознание того, что Адам, предвидя ее возвращение, не искал и не звал ее, имея силы одолеть собственную любовь, разжигало этот новый огонь еще сильнее, и вскоре она убегала снова. Так в Мире появилась новая боль, возможно, самая жестокая и мучительная боль человеческой души.

И Господь видел эту боль, и не знал способа излечить ее: он не мог оставить Адама, ибо тот нуждался в нем, и он не мог быть с ним, ибо это причиняло боль Еве. Он часто говорил с ней, успокаивая ее и заглушая пылающее внутри пламя, и она начинала чувствовать мир в своей душе, и музыка божественных слов казалась ей самым прекрасным из всего, что она могла услышать в этом мире; но потом память о том вечере опять оживала в ней, и пламя разгоралось вновь. Она боялась еще когда-либо ощутить на своих губах мимолетный поцелуй Адама.

И тогда Господь решил, что главное творение его должно стать единственным, лучшим, идеальным оно должно растворить его в себе, впитать его силу, любовь и мудрость, и стать в сущности своей им самим. Принеся в жертву свое Я, растворив его в Мире, Творец принес бы в него гармонию и покой; и счастье было бы его уделом. Он не видел лучшей судьбы для себя, и потому не раздумывал долго; жертва была велика, но благородна и, главное, красива.

Он задумал вырастить дерево и стать им, через корни отдав земле свою животворящую силу, через ветви насытив воздух своей любовью, а мудрость свою отдать плодам, чтобы люди, совершеннейшее из его творений, отведав их, не знали больше сомнений и страданий, ибо увидели бы, что мир вокруг них тождественен миру в их душах Своим деревом он выбрал яблоню и посадил ее отдельно, на невысоком холме. После этого он явился Адаму во сне и все рассказал ему, наказав не притрагиваться к дереву до тех пор, пока преобразование не свершиться, пока плоды не созреют и не начнут падать на землю. Адам был опечален, он боялся потерять Господа навсегда, боялся не найти его потом в своей душе, и потому затосковал, не зная, с кем разделить свою печаль. Он не хо-тел делиться ею с Евой, ей было достаточно и ее собственной боли, которой он никак не мог помочь. Поэтому наутро, когда она спросила, чем он так опечален, Адам ничего не рассказал ей, передав лишь запрет Господа, но не объяснив его смысл. Возможно, он даже надеялся, что это обидит и отпугнет ее, и она убежит, оставив его одного а ему хотелось остаться одному. Однако она, поняв это его желание, не обиделась и не убежала, а незримо осталась рядом и получилось так, как он хотел, он был один со своей печалью, вот только она все время была где-то рядом и согревала его. Его боль всегда была для нее важнее собственной. И Адам почувствовал это, и той ночью любил ее сильнее и нежнее, пытаясь вернуть ей то, что она так щедро ему отдавала.

А яблоня росла, и чем больше становилась она, тем меньше оставалось Бога. Скоро, очень скоро должно было свершиться превращение, и однажды Бог, поняв, что больше не сможет явиться Адаму в своем телесном обличии, пожелал попрощаться с ним. Мир был печален в это время, потому что печальна была Ева: Адам так и не раскрылся ей, и неизвестность терзала ее. Порой, ей казалось, что она теряет рассудок, ибо у нее рождалась мысль, что любовь Адама остыла. Это было не так, и она видела это ежеминутно, и все же такой страх жил в ней и еще больше разжигал мучительный огонь внутри. Теперь мимолетные поцелуи стали обычным делом, и она боялась, что когда-нибудь уже не сможет поцеловать Адама по-настоящему.

Их напряжение откликалось и в Мире: ночи оставались все такими же теплыми и нежными, но днем уже нередко солнце было не ласковым, а палящим, а тени казались зловещими; и все живое в отчаянии сбегалось к одиноко стоящей яблоне, от которой веяло такой любовью и покоем. В день прощания Адам впервые сам ушел от Евы. Он встал раньше солнца, снял с себя ее руку, провел ладонью и ее рассыпанным в траве волосам и с печальной улыбкой ушел. Ева не проснулась, потому что этого хотели и Бог, и Адам. Им было что сказать друг другу на прощание.

Они говорили долго, зная, что это в последний раз, умолкнув лишь на минуту, когда солнце вставало из-за деревьев и красота этого мига поглотила их. Их лица дышали покоем, а грусть была светла; никогда более человеку не было так близко божественное, а Богу человеческое. Какое-то счастье было в этом их прощании, несмотря на грусть или даже благодаря ей; она очищала их, и чувства становились ярче, а умы светлее. Они говорили обо всем, что связывало их, а связывало их очень многое, и потому день их разговора длился очень долго.

А Ева плакала. Впервые в жизни, впервые в Мире горячая влага стекала по ее щекам, и она бежала куда-то, не видя ничего вокруг, не зная, куда деться от терзающей ее грусти. Что-то менялось в Мире, что-то большое и прекрасное пропадало из него, а она не знала, что это. Неведомый огонь в ее груди пылал ярче солнца, и мучительно жег ее, а она не знала, как его погасить. И Адама не было рядом он был далеко, она чувствовала это, и он не думал о ней, не знал, что ей плохо; он был согрет своей грустью, её же эта грусть, причины которой она не знала, сжигала дотла. И она плакала, чувствуя, что слезы это благо; вот только огонь внутри они погасить не могли, и потому не приносили надежды, а всюду, где нет надежды, огонь рождается злость. И она злилась, не зная на кого на Адама, на Бога, на Мир, но прежде всего на себя; а ноги сами несли ее в то единственное место, где она могла найти успокоение, к таинственной и запретной яблоне.

Когда Ева очутилась там, заплаканная, уставшая и исцарапанна, все звери бросились врассыпную, так велико было шедшее от нее ощущение горя. А она, добежав наконец до дерева, упала в его тени, сжавшись в комок, и разрыдалась, чувствуя, что силы покинули ее, но благо, веющее от дерева, охладило ее слезы и они потушили огонь. Через некоторое время она успокоилась, перестала плакать и села, спиной прислонившись к дереву. Слезы высохли, с ними же высохло и все внутри. Она устала, она была пуста, но ей было грустно грустно и тошно, она впервые поняла это+ Никогда раньше она не чувствовала себя такой разбитой, она была одна и ей было очень плохо, но вместе с тем усталый покой наполнял ее, и ей было хорошо+ Это был сладкий в своей горечи момент, но в нем таилась немая (?) угроза.

Лишь одно живое существо было свидетелем этого недолгого спокойствия Евы: маленькая змейка, запутавшаяся в ветвях и не успевшая убежать с остальными зверями. Все время, пока Ева плакала, змейка дрожала, обвившись вокруг тонкой ветви, не решаясь упасть вниз и уползти как можно дальше от этого непонятного и слишком большого для нее горя. Теперь же, когда Ева, казалось, успокоилась, она двинулась было вниз но тут не выдержала державшая ее веточка и обломилась, и маленькая зеленая змейка вдруг упала на плечо Евы, и та вскочила от неожиданности и страха, а змейка соскользнула по ее груди на бедро и оттуда в траву, и исчезла, оставив после себя лишь ярость напуганной женщины. Столь неожиданным и пугающим было это холодное прикосновение, что Еве казалось, будто внутри ее все оборвалось; этот страх отозвался внутри почти физической болью, и огонь внутри проснулся снова. И теперь это было отчаяние, и в отчаянии она ударила что есть силы ствол яблони, и жесткая кора жестоко разодрала ей руку. Тогда она кинулась на дерево, вымещая на нем всю злость и отчаяние, ломая ветви и срывая и раскидывая плоды а Адам в это время, со смутной тяжестью в душе и тревогой за нее шел назад, а Господь, уже не в силах успокоить отчаявшуюся женщину, ослепленный ее яростью и собственной беспомощной любовью, смотрел, как гибнет последнее из его творений и когда одно из плодов, сорвавшись, больно ударило ее по плечу, она схватила его и впилась в него зубами, и вместе с невыносимо-кислой мякотью в нее вошло что-то чуждое, холодное, непонятное, и слезы вновь брызнули из глаз, слезы по былому счастью и былой невинности, и она опять упала на землю и через несколько минут затихла.

А что было дальше и так все знают.

Конец.

Назад