Александр АГАФОНОВ
ЦАП-ЦАРАП
Месяц назад вернулся из армии Колька Воронков. Худой, как жердь, с ввалившимися лазами. Соседи любопытные сбежались, рассматривают.
- Где служил-то? – спрашивает мордатый отставник Пронькин. – Отчего мускул не поправил?
- Служил в пехоте, - ответствует Воронков. – А в армии нынче только биографию поправить можно. В горячих, как говорится, точках.
- Нешто? – удивляется Пронькин. – В наше-то время и жратвы в армии было вдоволь, и дисциплина была, и порядок.
- Да так уж, - отвечает Воронков, - теперь не зажируешь.
Встретили, однако, Воронкова честь по чести. Стол сообща накрыли, тостовать стали. Батька Колькин, хромой от рождения, так к вечеру наклюкался, что стоять не мог – все в стороны кренило.Наутро пошел Колька работу искать. Жили, однако, трудно. Сидеть дома – еще больше глаза ввалятся. Мать спозаранку на отца забранилась за его природное увечье и природную же лень. Отец улыбается глупо, на Кольку показывает. Вот, мол, кормилец вернулся. Теперь заживем! Так что не стал Колька дома сидеть, искать работу отправился. Конечно, пока служил он, много изменений произошло. Раньше-то как? Раньше на всех заводских воротах объявления висели: “Требуются, требуются, требуются…” Теперь и бъявлений нет, и ворота в большинстве случаев наглухо закрыты. Загоревал Воронков. На биржу труда встал. А денег дома так и не прибавляется. Через две недели вызывают Кольку на биржу.
- По специальности твоей шоферской, - говорят, - местов нет. Но коли не против, можем в милицию тебя устроить. А там уж как Бог даст.
Воронков затылок почесал.
- Оно, конечно, не по профилю, но коли другого не сыскать, то согласен.
Так стал Колька милиционером. Да только через день пришел домой в сильном возбуждении. Говорит, мол, в гробу он такую работу видел. И что, мол, ноги его в этой самой милиции ольше не будет.
Соседи любопытные опять сбежались, расспрашивают. А мордатый отставник Пронькин неодобрительно возмущается.
- Перед нами, - говорит, - граждане, форменный дурак. К такому месту государством приставлен, однако добра не понял и заместо благодарности просто сбежал.
- Да, сбежал, - согласился Колька, - ибо не по душе мне тамошние порядки. Ведь, кто я есть? Простой человек. Вот и не могу терпеть, когда простого же человека забижают.
И рассказал Колька такую вот историю.
В милиции посадили Воронкова на милицейский уазик. Старшим назначили скуластого старшину Барулина. И глаза, и голова у Барулина маленькие, а ручищи огромные - чисто лопаты, и спина широкая как скала.
- Слушайся его, - говорит Кольке начальник, - словно отца своего. Он нашу службу хорошо понимает.
Выехали на дежурство. Колька молчит, ямки да выбоины на дороге старательно объезжает. Старшина головой как антенной локатора крутит да милицейскую песенку напевает:
- Наша служба и опасна и трудна…
Странно, вообще-то, напевает. Когда в конце куплета слова протягивает, чудится Кольке рев носорога, услышанный однажды по телевизору. И еще внимательнее становится Колька, еще старательнее ямы и выбоины на дороге объезжает.
- Во, клиент, - неожиданно обрывает песню старшина и приказывает Кольке немедленно остановиться.
Колька что ж, приказ – надо сполнять. Подрулил к обочине. Выскочил из машины, к стрельбе из автомата изготовился. Так Кольку в отделении инструктировали.
Крутит, однако, головой по сторонам, а по ком стрелять в случае чего – не находит. С машиной-то рядом лишь какой-то краснолицый мужичок с портфелем скачет. Такой же худющий как и Колька, только пониже да постарше.
- Эй, алкаш, - кладет мужичку на плечо свою лапищу Барулин. – А ну, живо в машину!
Мужичок глазами как дурачок моргает, вникнуть в команду не может. Только коленки у него что-то мелко-мелко начинают дрожать.
“Да, - думает Колька, - кого-то серьезного старшина зацепил. У честного-то человека коленки вот так дрожать не будут”.
А мужичок глазами хлоп-хлоп и по-прежнему с места не трогается. Пришлось старшине Барулину помочь ему. Подсветил дорогу под глазом чуток. Это, значит, чтоб точнее указанное направление выдержал.
- Я, конечно, извиняюсь, - начал Колька как только в машину все сели, - но нам, дорогой гражданин, было бы очень желательно узнать ваши имя и фамилию.
Это Воронков из фильмов запомнил, как допрос начинать. Да только не понял его старшина Барулин. Оборвал грубо да еще насмехаться стал.
- Какие, - говорит, - на хрен, имя и фамилия? Этим пусть в отделении занимаются. Нам же досмотр произвести надо. Чтоб, значит, оружия и наркотиков у этого алкаша не оказалось.
- Я не алкаш! – закричал мужичонка.
Старшина на это лишь расхохотался.
- А почему тогда, - говорит, - вы, гражданин, с такой красной харей в общественном месте показались?
- У меня кожа такая. Капилляры близко к поверхности расположены, - орет мужичонка.
- А запашок почему спиртной от вас распространяется? – спрашивает старшина.
- У меня день рождения сегодня. Только 50 граммов с коллегами и выпил.
- С вами все ясно, гражданин, - подводит черту Барулин, - Была бы водка, а к ней селедка, повод же всегда найдется. А ну, дайте-ка мне вашу портфелю! Нет ли там наркотиков и оружия?
В портфеле лежали бутылка армянского коньяка и спортивный костюм.
- Вот, так и знал, - смеется Барулин, извлекая коньяк, - Наркотик. Придется изъять.
- Это мне на день рождения коллеги подарили, - попытался было заступиться за имущество мужичок, да старшина так на него цыкнул, что мужичок голосом своим поперхнулся.
- Так, армянский, - изучил Барулин этикетку, - пять звездочек. Это хорошо. А вот что акцизной марки на пробке нет – плохо. Придется коньяк вылить.
И вылил, аккурат до последней капли… Себе в рот.
- Теперь можно и в отделение…
На полпути к отделению старшина, однако, захрапел. Не выдержал нервного напряжения. А Колька Воронков, остановив машину, к мужичонке оборотился.
- Я, конечно, извиняюсь, гражданин, - начал Колька, - я первый день в милиции работаю, а потому понять не могу, что же вы такого противоправного совершили?
- Я? Это вы объясните, в чем я виноват? – запричитал мужичок.
- Что ж, в таком разе, раз ни вы, ни я вины вашей не понимаем, раз вы ничего не сделали, то говорите, гражданин, куда вас отвезти?
- Где взяли – туда и везите…
Развернул тогда Колька свой уазик и погнал назад.
Когда мужичок уже выбирался из машины, почудилось Кольке, что ударит он дверью со страшной силой от злости. За свою, так сказать, поруганную честь и обиду. Но ошибся Колька. Ушел мужичок мягко и осторожно. Деликатно, можно сказать, ушел. А вечером ушел из милиции и Колька Воронков. Не по нутру оказалась ему эта работа. И как ни уговаривали его соседи, родители и мордатый отставник Пронькин, - в милицию Колька больше не вернулся.
